Соната Рационального Хаоса. Думаю о галактиках.
Название: "Самая большая потеря"
Размер: мини, 1412 слов
Пейринг/Персонажи: Моргана
Категория: джен
Жанр: POV, ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: "...Каждая потеря отнимает часть чего-то по-настоящему важного. С каждой потерей теряешь и часть самого себя"
_ __ ___ __ _
Первую потерю совсем ещё юный разум даже и не осознал толком. В тот день маленькую Моргану, пожалуй, больше поразили разверзшиеся и пролившиеся жутким ливнем небеса, чем страшное — по крайней мере, должное таким быть — известие о том, что они с отцом остались одни.
Она сидела у высокого окна, прислонившись к стеклу и чувствуя лбом его ледяной холод. Вода по ту сторону и холод по эту — вот самые яркие воспоминания, оставшиеся ей от того дня. Пустота и совершенно другой холод должны были прийти много позже, но тогда, именно тогда судорожные объятия безутешного отца спасли её от этого ещё на несколько лет.
Вода и холод, холод и вода. Разве она сама плакала? Она не понимала, что произошло.
Прошло не так уж много лет...Прошло не так уж много лет, но достаточно, чтобы следующая потеря врезалась в память подобно вспышке чудовищной молнии, что освещает всё вокруг до мельчайших подробностей, но лишь на миг — так, что после во тьме остаются лишь их призраки.
Десятилетняя наследница рода Горлуа была слишком погружена в своё горе, чтобы помнить хоть что-либо из того, что происходило вокруг. С того момента, когда смерть отца стала частью её жизни, ничто другое уже не имело значения. По крайней мере, так ей тогда казалось. Какая была погода? День или ночь? Кто первым протянул ей платок и заключил в утешительные объятия? Был ли кто-то вообще? Бегство из дома, ставшего уже небезопасным, — было ли оно сразу после или же по прошествии какого-то времени?
Не было ни холода, ни тепла — ничего. Только пустота.
Кто-то держал её за руку, кто-то усаживал в седло, кто-то уговаривал выпить что-то горячее и горькое. Горячее? Горькое? Ощущения возвращались медленно и тягуче, словно заволакивающие незамутнённую черноту ночного неба облака.
Десять лет — слишком мало, чтобы понять, насколько её потеря страшна, и слишком много, чтобы не понимать, что она страшна в принципе.
Слишком мало, чтобы понять, что каждая потеря отнимает часть чего-то по-настоящему важного. С каждой потерей теряешь и часть самого себя.
За окном было темно, только тревожно мерцали факелы где-то внизу, а тени на стенах своей пляской вторили взбесившимся колоколам. Казалось, сердце стучало им в унисон, но это было не так. Быстрее, гораздо быстрее.
Моргана нервно теребила в пальцах пояс платья и бесконечно жалела, что от внешнего мира её отделяют препятствия посерьёзней решётки на окнах.
— Прощай, Альвар, — нет, не её губы, а неверное пламя свечей прошелестело эти слова, отразившиеся болью потери в душе.
Опять одна. Как будто навеки. Ни один человек в Камелоте не будет ей так близок и так понятен, ни один взгляд и ничьё больше прикосновение не заставят её сердце трепетать и биться сильней.
Радость от того, что он всё-таки спасся, имела горький привкус — спасся, но не для того, чтобы быть с ней. Никто не может быть с ней. Первая леди Камелота обречена на одиночество из-за своего дара.
Моргана решительно отвернулась от окна. Она знала, что сейчас король должен был созвать своих приближённых в тронном зале, а значит, её место там. Всего лишь один презрительный взгляд — вот и всё, чем она удостоит Утера в благодарность за свою очередную потерю.
Она, возможно, никогда не задумывалась о том, что потерь на самом деле было больше.
В тот миг, когда горло сжал смертельный спазм, а взгляд Мерлина сказал ей о природе этих ощущений больше, чем что бы то ни было другое, — она потеряла друга. Которого, возможно, никогда и не имела.
Когда Утер поведал Гаюсу истинную тайну её рождения, думая, что она без сознания, она потеряла брата, который, как оказалось, у неё был, но теперь стал лишь препятствием.
Когда всё чаще стали являться сны о восходящей на престол — на её престол! — Гвиневре, Моргана поняла, что потеряла ещё одного друга, ибо не может быть другом тот, кто отныне враг.
Что же касается Гаюса — да, старый лекарь заботился о ней, может быть, даже искренне, но вся его прежняя забота, как и забота лицемера Утера, с некоторых пор перестала иметь значение, так как он стал помехой — такой же, как и Артур, Гвен, Мерлин и другие — те, кто служил её врагам.
…В момент смерти самого дорогого и близкого существа Моргана ощутила такую невыносимую боль, как будто это своё собственное сердце она пронзила кинжалом.
«Как хорошо, что ты закрыла тогда глаза, сестра, — малодушно думалось ей. — Иначе я бы не смогла, я бы не смогла ни за что на свете».
Иногда, ночной порой, она часами сидела в своей хижине, неподвижно глядя на скупой огонёк свечи и вспоминая неистовое пламя в глазах Моргаузы. Такое же горело и в её душе, и это роднило их больше, чем кровь.
«Какой же это дар, сестра? — в отчаянии думала одна из самых могущественных волшебниц старой религии. — Это — проклятие! Ты сказала, что для тебя в этом мире ничего не осталось, но что, в таком случае, осталось для меня?»
Месть, шептал огонёк свечи. Месть, шелестел за окном тревожный ветер.
Месть, бормотали обескровленные губы, вторя лишённому надежды и тепла сердцу.
«Сестра, как мне тебя не хватает».
Слёзы. Зачем? Бессмысленно. Ни слёзы, ни магия — ничто её больше не вернёт.
«Но Камелот разделит со мной эту потерю».
Всё продолжалось. И хотя Моргана смогла убедить себя, что её мёртвую душу ничто не сможет убить ещё раз, но Агравейн и Гелиос были её верными союзниками, и их потеря тоже отозвалась болью где-то внутри. Были ли они друзьями — в сущности, не имело значения. Доверие — это не то, что могла себе позволить противостоящая Камелоту колдунья.
Потери теперь воспринимались как нечто неизбежное и закономерное. Потери с той стороны, потери с этой. Издержки войны, к которым следовало быть готовым. Моргана была готова ко всему — так ей казалось.
Но она ошиблась.
Последняя потеря оказалась слишком тяжёлой. Тянула непосильным грузом вниз, к земле, к которой хотелось припасть и рыдать от злости и отчаянья поражения. Только слёз не было — больше не было. Слёзы — это чувства, это хоть что-то, а Моргана понимала, что чувств в ней не осталось. Разве можно это подобие ненависти — глухое и немое, серо-бесцветное — считать, собственно, ненавистью? Её ненависть некогда сверкала, обжигала, как факел, и разила, как самый острый и смертоносный клинок, а теперь потухла, словно залитый водой костёр, содрогаясь редкими конвульсивными вспышками.
— Мордред… — бессильно шептали бледные, словно неживые губы.
Как это странно — пережив столько потерь за свою недолгую, в сущности, жизнь, теперь оказаться не в состоянии поверить в эту, последнюю?
Её последняя надежда. И теперь она мертва вместе с этим юношей, с которым их столько связывало. Она почему-то всё никак не могла точно вспомнить — был он другом или всё же предателем. Какая теперь разница?
Кажется, она меряла нервными — то быстрыми, то медленными — шагами тёмный чертог. Гнала прочь слуг, намеревавшихся зажечь свечи, и солдат, являвшихся с докладами. О чём теперь докладывать, что теперь освещать? Глупцы. Они не понимали, что потеря оказалась на сей раз слишком велика, а вот она — Моргана — понимала. Теперь она всё понимала и в полной мере ощущала, как превращается в пепелище душа.
Как наивно было полагать, что это случилось раньше, со смертью сестры. Нет, это происходит теперь, и уже почти не дымящиеся угли всё тлеют и тлеют, так медленно, так мучительно медленно, что хочется закричать и потушить их окончательно этим криком.
Но крика не было, как не было и слёз. Как ничего не чувствовали холодные пальцы, судорожно сжимающие жёсткие железные подлокотники, разбивающие что-то попавшееся под руку на миллионы стеклянных осколков, безжизненно разворачивающие бумаги посланий…
— Моргана…
Она резко обернулась. Пронзительно-зелёные глаза, грустное, сочувствующее лицо.
— Не смей меня жалеть. Не вздумай, — глухо, сквозь зубы.
— Некому тебя жалеть, кроме меня, — Моргана увидела собственную улыбку — такую, какой она была вечность назад, — понимающую, тёплую, искреннюю.
Юная Моргана сделала шаг вперёд — легко и невесомо колыхнулись рукава и подол светлого платья. Такого же светлого, какой была некогда и её душа.
Как, оказывается, тяжело видеть своё давно позабытое прошлое, воплощённое таким образом.
— Тебя больше нет.
— Это тебя больше нет, — с нажимом и прежней горячной убеждённостью ответила Моргана в светлом платье. — От тебя осталась только месть. Взгляни на себя!
Моргана медленно развернулась к большому древнему зеркалу с помутневшей от времени поверхностью. Из холодной глубины на неё глядела со своей вечной озорной улыбкой почти-принцесса Камелота — яростная и бесстрашная, с пламенной душой, небезразличная к страданиям людей, всегда готовая помочь тем, кто в этом нуждался. В её ярких изумрудных глазах сияла сама жизнь, а от нежных рук исходило тепло, которое, казалось, вот-вот растопит ледяную зеркальную поверхность.
Моргана приложила ладони к зеркалу в надежде ощутить это тепло, вспомнить, и услышала собственный шёпот:
— Просто моя последняя потеря оказалась слишком невыносимой.
— Ты ошибаешься. Твоя самая большая потеря — это ты сама.
Верховная жрица отпрянула от зеркала и сжала навсегда лишившиеся тепла пальцы.
— У меня действительно осталась только месть. А ещё жизнь, которая на жизнь не похожа. И я давно выбрала между ними.
Отражение стало таять, и через мгновение стекло не отражало уже ничего.
Это было похоже на смерть, только хуже.
Размер: мини, 1412 слов
Пейринг/Персонажи: Моргана
Категория: джен
Жанр: POV, ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: "...Каждая потеря отнимает часть чего-то по-настоящему важного. С каждой потерей теряешь и часть самого себя"
_ __ ___ __ _
Первую потерю совсем ещё юный разум даже и не осознал толком. В тот день маленькую Моргану, пожалуй, больше поразили разверзшиеся и пролившиеся жутким ливнем небеса, чем страшное — по крайней мере, должное таким быть — известие о том, что они с отцом остались одни.
Она сидела у высокого окна, прислонившись к стеклу и чувствуя лбом его ледяной холод. Вода по ту сторону и холод по эту — вот самые яркие воспоминания, оставшиеся ей от того дня. Пустота и совершенно другой холод должны были прийти много позже, но тогда, именно тогда судорожные объятия безутешного отца спасли её от этого ещё на несколько лет.
Вода и холод, холод и вода. Разве она сама плакала? Она не понимала, что произошло.
Прошло не так уж много лет...Прошло не так уж много лет, но достаточно, чтобы следующая потеря врезалась в память подобно вспышке чудовищной молнии, что освещает всё вокруг до мельчайших подробностей, но лишь на миг — так, что после во тьме остаются лишь их призраки.
Десятилетняя наследница рода Горлуа была слишком погружена в своё горе, чтобы помнить хоть что-либо из того, что происходило вокруг. С того момента, когда смерть отца стала частью её жизни, ничто другое уже не имело значения. По крайней мере, так ей тогда казалось. Какая была погода? День или ночь? Кто первым протянул ей платок и заключил в утешительные объятия? Был ли кто-то вообще? Бегство из дома, ставшего уже небезопасным, — было ли оно сразу после или же по прошествии какого-то времени?
Не было ни холода, ни тепла — ничего. Только пустота.
Кто-то держал её за руку, кто-то усаживал в седло, кто-то уговаривал выпить что-то горячее и горькое. Горячее? Горькое? Ощущения возвращались медленно и тягуче, словно заволакивающие незамутнённую черноту ночного неба облака.
Десять лет — слишком мало, чтобы понять, насколько её потеря страшна, и слишком много, чтобы не понимать, что она страшна в принципе.
Слишком мало, чтобы понять, что каждая потеря отнимает часть чего-то по-настоящему важного. С каждой потерей теряешь и часть самого себя.
За окном было темно, только тревожно мерцали факелы где-то внизу, а тени на стенах своей пляской вторили взбесившимся колоколам. Казалось, сердце стучало им в унисон, но это было не так. Быстрее, гораздо быстрее.
Моргана нервно теребила в пальцах пояс платья и бесконечно жалела, что от внешнего мира её отделяют препятствия посерьёзней решётки на окнах.
— Прощай, Альвар, — нет, не её губы, а неверное пламя свечей прошелестело эти слова, отразившиеся болью потери в душе.
Опять одна. Как будто навеки. Ни один человек в Камелоте не будет ей так близок и так понятен, ни один взгляд и ничьё больше прикосновение не заставят её сердце трепетать и биться сильней.
Радость от того, что он всё-таки спасся, имела горький привкус — спасся, но не для того, чтобы быть с ней. Никто не может быть с ней. Первая леди Камелота обречена на одиночество из-за своего дара.
Моргана решительно отвернулась от окна. Она знала, что сейчас король должен был созвать своих приближённых в тронном зале, а значит, её место там. Всего лишь один презрительный взгляд — вот и всё, чем она удостоит Утера в благодарность за свою очередную потерю.
Она, возможно, никогда не задумывалась о том, что потерь на самом деле было больше.
В тот миг, когда горло сжал смертельный спазм, а взгляд Мерлина сказал ей о природе этих ощущений больше, чем что бы то ни было другое, — она потеряла друга. Которого, возможно, никогда и не имела.
Когда Утер поведал Гаюсу истинную тайну её рождения, думая, что она без сознания, она потеряла брата, который, как оказалось, у неё был, но теперь стал лишь препятствием.
Когда всё чаще стали являться сны о восходящей на престол — на её престол! — Гвиневре, Моргана поняла, что потеряла ещё одного друга, ибо не может быть другом тот, кто отныне враг.
Что же касается Гаюса — да, старый лекарь заботился о ней, может быть, даже искренне, но вся его прежняя забота, как и забота лицемера Утера, с некоторых пор перестала иметь значение, так как он стал помехой — такой же, как и Артур, Гвен, Мерлин и другие — те, кто служил её врагам.
…В момент смерти самого дорогого и близкого существа Моргана ощутила такую невыносимую боль, как будто это своё собственное сердце она пронзила кинжалом.
«Как хорошо, что ты закрыла тогда глаза, сестра, — малодушно думалось ей. — Иначе я бы не смогла, я бы не смогла ни за что на свете».
Иногда, ночной порой, она часами сидела в своей хижине, неподвижно глядя на скупой огонёк свечи и вспоминая неистовое пламя в глазах Моргаузы. Такое же горело и в её душе, и это роднило их больше, чем кровь.
«Какой же это дар, сестра? — в отчаянии думала одна из самых могущественных волшебниц старой религии. — Это — проклятие! Ты сказала, что для тебя в этом мире ничего не осталось, но что, в таком случае, осталось для меня?»
Месть, шептал огонёк свечи. Месть, шелестел за окном тревожный ветер.
Месть, бормотали обескровленные губы, вторя лишённому надежды и тепла сердцу.
«Сестра, как мне тебя не хватает».
Слёзы. Зачем? Бессмысленно. Ни слёзы, ни магия — ничто её больше не вернёт.
«Но Камелот разделит со мной эту потерю».
Всё продолжалось. И хотя Моргана смогла убедить себя, что её мёртвую душу ничто не сможет убить ещё раз, но Агравейн и Гелиос были её верными союзниками, и их потеря тоже отозвалась болью где-то внутри. Были ли они друзьями — в сущности, не имело значения. Доверие — это не то, что могла себе позволить противостоящая Камелоту колдунья.
Потери теперь воспринимались как нечто неизбежное и закономерное. Потери с той стороны, потери с этой. Издержки войны, к которым следовало быть готовым. Моргана была готова ко всему — так ей казалось.
Но она ошиблась.
Последняя потеря оказалась слишком тяжёлой. Тянула непосильным грузом вниз, к земле, к которой хотелось припасть и рыдать от злости и отчаянья поражения. Только слёз не было — больше не было. Слёзы — это чувства, это хоть что-то, а Моргана понимала, что чувств в ней не осталось. Разве можно это подобие ненависти — глухое и немое, серо-бесцветное — считать, собственно, ненавистью? Её ненависть некогда сверкала, обжигала, как факел, и разила, как самый острый и смертоносный клинок, а теперь потухла, словно залитый водой костёр, содрогаясь редкими конвульсивными вспышками.
— Мордред… — бессильно шептали бледные, словно неживые губы.
Как это странно — пережив столько потерь за свою недолгую, в сущности, жизнь, теперь оказаться не в состоянии поверить в эту, последнюю?
Её последняя надежда. И теперь она мертва вместе с этим юношей, с которым их столько связывало. Она почему-то всё никак не могла точно вспомнить — был он другом или всё же предателем. Какая теперь разница?
Кажется, она меряла нервными — то быстрыми, то медленными — шагами тёмный чертог. Гнала прочь слуг, намеревавшихся зажечь свечи, и солдат, являвшихся с докладами. О чём теперь докладывать, что теперь освещать? Глупцы. Они не понимали, что потеря оказалась на сей раз слишком велика, а вот она — Моргана — понимала. Теперь она всё понимала и в полной мере ощущала, как превращается в пепелище душа.
Как наивно было полагать, что это случилось раньше, со смертью сестры. Нет, это происходит теперь, и уже почти не дымящиеся угли всё тлеют и тлеют, так медленно, так мучительно медленно, что хочется закричать и потушить их окончательно этим криком.
Но крика не было, как не было и слёз. Как ничего не чувствовали холодные пальцы, судорожно сжимающие жёсткие железные подлокотники, разбивающие что-то попавшееся под руку на миллионы стеклянных осколков, безжизненно разворачивающие бумаги посланий…
— Моргана…
Она резко обернулась. Пронзительно-зелёные глаза, грустное, сочувствующее лицо.
— Не смей меня жалеть. Не вздумай, — глухо, сквозь зубы.
— Некому тебя жалеть, кроме меня, — Моргана увидела собственную улыбку — такую, какой она была вечность назад, — понимающую, тёплую, искреннюю.
Юная Моргана сделала шаг вперёд — легко и невесомо колыхнулись рукава и подол светлого платья. Такого же светлого, какой была некогда и её душа.
Как, оказывается, тяжело видеть своё давно позабытое прошлое, воплощённое таким образом.
— Тебя больше нет.
— Это тебя больше нет, — с нажимом и прежней горячной убеждённостью ответила Моргана в светлом платье. — От тебя осталась только месть. Взгляни на себя!
Моргана медленно развернулась к большому древнему зеркалу с помутневшей от времени поверхностью. Из холодной глубины на неё глядела со своей вечной озорной улыбкой почти-принцесса Камелота — яростная и бесстрашная, с пламенной душой, небезразличная к страданиям людей, всегда готовая помочь тем, кто в этом нуждался. В её ярких изумрудных глазах сияла сама жизнь, а от нежных рук исходило тепло, которое, казалось, вот-вот растопит ледяную зеркальную поверхность.
Моргана приложила ладони к зеркалу в надежде ощутить это тепло, вспомнить, и услышала собственный шёпот:
— Просто моя последняя потеря оказалась слишком невыносимой.
— Ты ошибаешься. Твоя самая большая потеря — это ты сама.
Верховная жрица отпрянула от зеркала и сжала навсегда лишившиеся тепла пальцы.
— У меня действительно осталась только месть. А ещё жизнь, которая на жизнь не похожа. И я давно выбрала между ними.
Отражение стало таять, и через мгновение стекло не отражало уже ничего.
Это было похоже на смерть, только хуже.
@темы: грусть, спетое Dangerous Mind, персонажи и образы, глючь, фэндом's, грань чего-то там, хроники Фандомной Битвы, рассказ, зимняя ФБ-2013, Merlin